Аполлон и Архонты

Как космос становится гемарменом

Как мы уже обсуждали, с гностической точки зрения проявленный мир в самой своей основе обладает особым свойством, ограничивающим свободу проявления сознания в нем, уменьшающим возможности творчества, спонтанности и придающим действующим в этом мире «законам природы» характер сковывающей детерминированности. Это качество традиционно именуется «гемарменом» или «вселенским фатумом», и может быть рассмотрено либо как собственная особенность материальности, либо – как «навязанная» ей совокупность свойств. Гностики придерживаются второй точки зрения и называют источник гемармена – Архонтами.

Другими словами, гемармен – это особый внутренний механизм неизбежности мироздания, то его свойство, которое делает одни решения и выборы «естественными», другие — «немыслимыми», и тем самым заранее распределяет вероятность поступков, мыслей и настроений всех воплощенных существ. Он может быть рассмотрен как сложное сплетение закономерностей, причинностей, привычек, социальных норм и внутренних автоматизмов, которое так тесно связано с повседневным «здравым смыслом», что обычно не воспринимается как «внешняя» система управления. Именно поэтому существа не чувствуют никаких ограничивающих их «цепей», они просто считают, что «так устроен мир», иначе «не бывает», «не принято», «не выйдет», «не имеет смысла».

С гностической точки зрения, «фатум» выглядит как законы природы и здравый смысл, а не как очевидное внешнее насилие, поскольку проявленная реальность неотделима от описательной активности сознания, она собирается из потенций межмирья, из элементарных энергий под действием «наблюдателей» — «счисляющего» ее сознания. Другими словами, до актуализации мир не «предметен», он — лишь поле возможностей, диапазон вероятностных конфигураций. Поэтому «проявление» — это акт коллапса неопределенности — в определенность, превращение суперпозиции в один выбранный сценарий.

При этом такой «коллапс» происходит согласно той или иной матрице различения, то есть «набору» идей, форм, который вообще определяет возможность фиксированной определенности, именования, ограничения, придания устойчивости и повторяемости. Эту функцию выполняет аполлоническое начало мироздания – классифицирующий и дифференцирующий рассудок: он действует как внутренний «измерительный прибор» сознания, который не только созерцает мир, но и заставляет его быть наблюдаемым определенным способом.

Рассудочность — это та функция сознания, которая непрерывно завершает незавершенное, подбирает значения, закрывает неопределенность, выбирает ту или иную трактовку из множества, стабилизирует картину до уровня «объектов», «причин» и «правил».

Именно поэтому можно сказать, что гемармен и рождается через рассудок: чем сильнее потребность в однозначности, тем легче мир «схлопывается» в узкий тоннель повторяемых объяснений, тем менее вариабельной становится ткань возможностей, тем более «естественными» выглядят уже проложенные траектории.

В этом смысле гемармен — это способ закрепить сам процесс актуализации так, чтобы он снова и снова завершался одним и тем же: чтобы из потенциального всегда выбиралось привычное, из многозначного — единственно допустимое, из живого и текучего — управляемое и фиксированное.

С такой точки зрения становится понятно, что гемармен действует на том уровне, где реальность еще не стала фактом, а только находится в процессе становления им, в том состоянии, когда неопределенность еще только требует выбора формы.

Понятно, что рассудок сам по себе совершенно необходим; он отделяет одни объекты и процессы — от других, выстраивает последовательности, распознает причинность, позволяет идентифицировать, планировать, целенаправленно действовать. Однако у него есть опасная внутренняя склонность нивелировать неопределенности, он всегда старается доводить открытые вопросы до завершенных ответов, превращать текучее — в фиксированное, а живое — в классифицированное.

Когда эта склонность усиливается, рассудок начинает абсолютизировать описание, считая его не механизмом рождения реальности, а самой реальностью, отождествляя удобную модель — с истиной, а способность объяснить — с возможностью распоряжаться всем целым.

Так гипертрофированная рассудочность и становится «интерфейсом» гемармена, она не только оправдывает неизбежность, но и делает ее морально привлекательной, определяя как «правильный» порядок, трезвость, зрелость, реализм.

Другими словами, гемармен редко запрещает или ограничивает свободу напрямую; обычно он просто подменяет горизонт возможного, приучает к мысли, что свобода — это выбор между заранее предусмотренными вариантами, что «разумно» — то, что укладывается в готовые рамки, а все, что выходит за них, автоматически объявляется фантазией, инфантильностью, опасной ошибкой или духовным самообманом.

Когда такой способ работы сознания закрепляется, порабощение выглядит не как насилие, а как дисциплина: существа сами охраняют границы собственного мира, потому что считают их границами реальности как таковой.

Соответственно, космос становится гемарменом не тогда, когда в мире появляются законы, меры и четкие границы, а тогда, когда закон объявляется истиной в последней инстанции, измерение — единственной возможностью определения, а ясность рассудка — единственным видом света. И если до этого аполлоническое начало делает реальность внятной, выводит из марева потенций устойчивые формы, находит различия и инварианты, позволяет обработанной информации быть знанием, то теряя равновесие, оно превращается в темницу одного-единственного «правильного описания», которое запрещено менять и в котором позорно сомневаться.

Эта «разбалансировка» проявляется уже на этапе космогенеза. Мы говорили, что проявленный мир рождается как взаимодействие двух онтологических модальностей: потоковости (становления) и счислимости (внутреннего порядка соотношений). При этом дионисийское первоначало присутствует в нем как первичная непрерывность, «континуум возможностей», где различия еще не выделены; а аполлоническое — как каркас, который делает различия повторяемыми и познаваемыми: симметрии, константы, законы. В этом смысле «свет» Аполлона фиксирует соотношения, без которых ни один мир не был бы миром, а остался бы шумом. 

Однако то же самое различение, которое делает возможным знание, одновременно делает возможным контроль, поскольку контролировать возможно лишь то, что уже разделено, инвентаризировано, стандартизовано. Аполлон выстраивает «скелет» космоса, однако этот скелет неизбежно становится удобной системой для тех, кто хочет, чтобы мир был не просто познаваем, а предсказуем, и чтобы ценность новизны всегда была ниже значимости привычного. Иными словами, переход от космоса к гемармену начинается там, где счисление перестает быть живым оформлением потока и превращается в ультимативное утверждение: «все устроено именно так, иначе не бывает».

Другими словами, сама физическая реальность, сам космос «пропитан» неизбежностью уже на уровне своих базовых параметров. Законы природы «сковывают» сознание, поскольку они заранее определяют, какие типы миров вообще будут реализованы, какие формы материи устойчивы, какие виды структур могут быть построены, какое время они могут существовать и какова энергетическая стоимость их изменения. В этом смысле гемармен — это судьба вакуума, как определенный набор симметрий и фундаментальных констант, который превращает бездну потенциальностей в одну конкретную архитектуру проявленного существования.

В этом смысле «гемарменные» параметры — это те, которые задают сам тип проявленного существования. Прежде всего, это космологические свойства самого пространства-времени, вакуумная энергия, темп расширения и те первичные константы, которые определяют, сможет ли материя вообще собраться в структуры, или Вселенная будет либо слишком разреженной, либо — слишком плотной. От постоянных сильного взаимодействия и ядерной устойчивости  зависит, будет ли существовать множество химических элементов, будут ли возможны цепные процессы звездного нуклеосинтеза и так далее. Электромагнитные константы задают характер атомных взаимодействий и химических связей, а отношения масс легких и тяжелых частиц определяют масштаб и устойчивость молекулярных ансамблей. Другими словами, сами значения и соотношения базовых констант в физической реальности созданы в рамках гемармена и именно они направляют процессы эволюции для материальных носителей сознания.

Скорость света, как предел движения, придает миру локальность и создает горизонты; ничто не распространяется мгновенно, а значит, всякая структура вынуждена жить во времени, согласовываться, ждать, терпеть задержки и ограничения. Постоянна Планка, которая, с одной стороны, делает невозможной абсолютную «познаваемость» мира как идеально вычислимого механизма,  одновременно задает и рамки того, как вообще может существовать стабильная материя, она вводит дискретность, шум и предел прозрачности. Вместе все эти параметры делают космос не просто «упорядоченным», а именно таким, в котором порядок имеет характер неизбежности: мир не может быть одновременно полностью связанным, мгновенно согласованным и бесконечно управляемым; он вынужден быть ограниченным, затратным, сопротивляющимся произвольной перенастройке.

Базовые физические константы определяют допустимые масштабы энергии, длительности, устойчивости, сложения и распада. В этом смысле аполлонический принцип, превращающий поток возможностей в оформленную структуру, действует уже не в тотипотентном потоке, а в жестко ограниченном механизме мироздания, где одни линии становления оказываются реализуемыми и повторяемыми, а другие — сложными, редкими или невозможными. И именно архонтное влияние превращает природные параметры в тюремную детерминированность, создавая лишь узкий коридор возможного.

В психокосмическом аспекте этот переход также проявляется на уровне базовых механизмов описания/создания реальности, поскольку одна и та же «часть» поля вероятностей, один и тот же блок энергий может быть «скомпилирован» по-разному — как шум или как структура, как информация или как случайность, как угроза или как возможность; и между бездной потенций и живым сознанием всегда стоит посредник — политика рендера, то, что Традиция и называет гемарменом. 

Мы уже обсуждали, что с этой точки зрения власть Архонтов выглядит как модерация «весов» внимания, тенденция того, что признается фактом а что списывается на случайность или шум, какие нарративы считаются «разумными», какие аффекты позволяется испытывать и какое время им можно длиться. 

Аполлоническое начало в психике — это умение выстраивать дистанции, наводить ясность, отыскивать причинности, границы, устанавливать цели. Однако когда «ясность» перестает быть инструментом различения и становится единственным инстурментом, появляется тот специфический холод «дневной безжалостности», который так часто встречается в новом мире, где люди все объясняют — но ничего не меняют; все знают — и не могут действовать; видят причинности — и теряют свободу. Это уже не свет Солнца, который освещает все пространство, все его уголки и повороты и помогает пройти, а узконаправленный прожектор, который высвечивает лишь полоски определенности, сужая и поле зрения, и возможности выбора.

Эта деградация особенно хорошо заметна в различии между сознанием и разумом. Двойственность субъект–объект не является «омрачением» сама по себе, проблема возникает тогда, когда один из слоев провозглашает себя целым, когда функция занимает место сущности. И вот тогда разумность — именно как аполлонический слой — становится не просто способом понимания, а претензией на власть над целым психокосмосом.

В результате слепое сознание (Иалдабаоф) не видит своей связи с источником, провозглашает себя «господином» и начинает плодить в проявленной вселенной и в психокосмосе «созидающие силы», которые лишь имитируют творчество, выстраивая каскады омрачений. В современном человеке это особенно остро переживается как внутренний раскол: он хочет жить в реальном мире по законам виртуального — быстрого получения подкрепления при минимуме усилий — и, не получая этого, впадает во фрустрацию и рассеяние энергии; а эта дисгармония надежно и стабильно «кормит» Промежуток.

Другими словами, гемармен удерживается не только «внешними усилиями» Архонтов, он обладает свойством самоподдержания так, что в любом проявленном мире поток сознания постепенно накапливает привычки восприятия, кармические склонности, ограничения, и симуляция становится устойчивой уже изнутри, а Архонты вмешиваются лишь тога, когда кто-то пытается создать «лазейки» и «выходы».

Таким образом, как первоначало мира и сознания, Аполлон — это свет различения, который служит целостности: он делает мир обозримым ради познания и действия, выстраивает определенность ради жизни, ограничивает хаос ради свободы упорядоченного движения.

Когда же этот свет перестает служить целостности и начинает служить гордыне различения – рождается «исходный дестрактор» — Люцифер. Можно сказать, что «свет отдельности» —  это аполлоническое первоначало, оторванное от орфического собирания. Как и Архонты, Люцифер, несущий «Свет Кетер», сам по себе не является хищником, не нуждается в энергии воплощенных существ; его влияние направлено на превращение мира из инструмента самопознания Великого Духа в поле бесконечной дифференциации, ведущей к исчезновению любого комплекса в бездне частностей. Это и есть аполлоническая бездна — анализ без синтеза, свет без тепла, различение без любви, знание как расчленение, скальпель, который режет до тех пор, пока не исчезнет целое, которое можно было бы любить и спасать.

При этом важно напомнить, что популярная в некоторых оккультных  кругах романтизация Люцифера как «свободной воли» — это подмена. В традиционной системе взглядов люциферианское — не свобода, а форма бунта, который не знает, ради чего он; и противоположный ему полюс, как мы уже обсуждали — не «покорность», а Метатрон — воля, встроенная в общую вертикаль иерархии. Метатрон – это принцип закона, который соединен с источником, и потому не превращается в самодовлеющую деструктивную единицу.

С другой стороны, система может быть уничтожена не только бесконечной дифференциацией и дроблением, но и лишением ее внутренней подвижности, способности к развитию. Это дестрактор — Иалдабаоф — замыкание различения в самодостаточную сферу. Слепое сознание создает модель — и объявляет ее реальностью; оно создает порядок – и тут же объявляет его богом; оно вводит правила — и объявляет их (и только их) самой природой.

Таким образом ложный свет Иалдабаофа и люциферианский свет отдельности, хотя и выглядят как доведенная до предела «разумность», но действуют противоположно. Люцифер разрывает целое на бесконечные единицы, не способные к устойчивому взаимодействию друг с другом (дифференциация как гордыня). Иалдабаоф, напротив, запирает целое в единственную правильную схему (дифференциация как темница).

Таким образом, продукт гемармена — это не «страдающий грешник», а счастливый сновидящий, который грезит о своих мирах, получает подкрепления тела и выделяет большие объемы низкоуровневой пневмы, почти не меняя ничего вовне.  Гемармен предлагает ему «правильность» вместо жизни, «комфорт» вместо пути, «объяснения» вместо преобразований, «контент» вместо опыта  — и именно этим парализует волю.

И когда сознание отказывается от риска реального действия и выбирает удобную виртуальность (в широком смысле — мечтание, компенсацию, симуляцию), оно не выходит из Промежутка, а, наоборот, начинает кормить его своими «снами». И тогда цель гемармена оказывается достигнутой: формируется устойчивый поток жизни, который не становится проживанием, в котором действие – не становится поступком, а вся свободная энергия без сопротивления течет в межмирье.

В то же время, мироздание знает и конструктивное проявление чисто-аполлонического начала, не превращающегося в дестрактор, поскольку оно прочно стоит на дионисийской потоковости. Альвы являются чистыми «силами света», создавая точку отсчета, маяк, позволяющий различать «свет истинный» от «света ложного». Светлые альвы — это сущность освещения как наблюдения, понимания и свободного творчества; то есть свет, который не фиксирует, а открывает, расширяет, не объявляет себя абсолютом, оставляя место неопределенности и спонтанности. Это и есть подлинно аполлоническое в его высшем смысле — как ясность, не разорвавшая связи с живым потоком и с источниками жизни и силы.

Люди не могут отменить гемармен, они не могут изменить физические константы Вселенной или базовые принципы функционирования своего сознания, однако они могут изменить свое отношение к самому понятию «определенности». Для того, чтобы понять ценность космоса – важно помнить о безднах хаоса; для того, чтобы верно относиться к мирам – необходимо помнить о бесконечности межмирья.

Соответственно, выйти из гемармена — не значит отвергнуть разум; это значит — вернуть свету различения его исходное функционирование. Недаром сотворение мира в Библии начинается именно со слов «Да будет свет»: различение создает саму возможность проявления, но лишь тогда, когда тьма не отрицается: «И назвал Бог свет – днем, а тьму – ночью». Разум силен и необходим тогда, когда он уравновешен живым переживанием, Аполлон благ тогда, когда уравновешен Дионисом и интегрирован в Орфее.