Примерно 26 тысяч лет назад люди впервые «лицом к лицу» столкнулись с силами, влиявшими на них «из-за грани» на протяжении всей истории человечества – с фоморами, которых восточные традиции также знают под именем «нефилимов».

Это столкновение, которое известно светской науке как «Ледниковый максимум» (поскольку, как мы уже говорили, вторжение фоморов всегда сопровождается похолоданием), в мифоисторических хрониках известно как «титаномахия» или «Битва при Лифе».

Эта битва не только стала «проверкой человечества на прочность», но и явилась мощным стимулом к формированию прагматичного мышления как характерной черты Homo sapiens. Именно эта черта в дальнейшем во многом определит как буквальные, физические, успехи выживания и экспансии человечества, так и станет серьезным препятствием для его духовного развития. А потому, хотя с формальной точки зрения человечество в этой «битве» и победило, при более широком взгляде становится понятно, что фоморам удалось достичь, по крайней мере, одной из своих целей – «развести» человеческие и фейрийские, фиксированные и потоковые, формы мировосприятия, и «наставить» человечество на техногенный путь развития.

Название «Битва при Лифе» в «Хрониках фейри» используется по аналогии с исторической битвой при Клонтарфе (1014 г.) у реки Лиффи (Liffey) под Дублином, поскольку там закрепился образ сопротивления натиску; эта битва романтизируется и мифологизируется в ирландской культуре как решающая победа «коренного народа» над иноземными захватчиками, а потому именно этот образ использован как описание и столкновения людей с фоморами.

Классические воспоминания о титаномахии – это также описания столкновения практического, заземляющего сознания с силами распада и неоформленности. В греческой линии роль «переднего края» в этих сражениях выполняет Гефест, ремесленник и инженер, тот, кто оперирует огнём, металлом, механизмами. Именно он отвечает на натиск хаоса — точной, прикладной операцией. Рядом с ним на переднем крае сражений — Аполлон, как носитель ясного рассудка, который побеждает Пифона своими стрелами — выверенной, направленной силой «дневного» разума.

В северной традиции та же функция олицетворена в фигуре Тора – еще одного контр-мистичного и прагматичного бога. Он одновременно удерживает «анти-сознательных» турсов (фоморов как ледяных великанов, замораживающих различия) и противостоит Змею Хаоса Йормунганду. Его оружие — молот, сила чистой прикладной мощности, способной пересобрать границы и вернуть системе «рабочую» конфигурацию. Славянская пара — Перун и его конфронтация с Велесом — показывает то же взаимодействие сил: молниеносная, «полево-инженерная» стабилизация против текучей, проглатывающей силы подземных вод и мистических потенций.

 В этих событиях «простой разум» — дневной, практичный, оперирующий инструментальными опорами — становится критическим форпостом, без которого «высокое знание» оказывается бесполезным с точки зрения «грубого» выживания. Зевс, Афина, Дионис задают стратегию, но  именно Гефест реализует её в металле, инструменте, конструкции. Точно так же Асгард держится не на одной мудрости Одина, но часто — и на оперативной силе Тора, который отражает атаки турсов до того, как они превращаются в необратимую остановку Потока.

Эти факты фиксируют главный сдвиг и человеческих технологий: формирование прагматического, процедурного мышления как доминирующей когнитивной стратегии. Именно такая совокупность навыков позволила людям превратить разрозненные «случаи спасения» в устойчивую систему выживания под давлением фоморского холода.

При этом люди сформировали свою стратегию выживания с помощью точных, проверяемых и воспроизводимых действий: в это время в человеческий арсенал были внедрены огонь, одежда с прошитыми швами, ветрозащитные экраны, игла с ушком и клеевые составы, маршрутизация и обмен, жилищные решения из доступных материалов, сезонная логистика запасов, охотничьи орудия дальнего боя. Это — «инструментарий Гефеста/Тора/Уриила», перенесенный на человеческий уровень; именно он в «Битве при Лифе» удерживает человеческие сообщества от распада и гибели. В мифосимволической терминологии это и есть проявление Руны Турисаз: фиксирующая сила, которая способна стать врагом, если превращается в тотальную статику Льда, но остаётся защитником, пока направлена на ограждение живых, текучих компонентов системы.

В этих противостояниях сильной стороной людей оказываются не вдохновенные речи о высших мирах, а прагматичный набор операций, которые стабилизируют температуру тела, продлевают ресурс пищи, защищают кожу от ветра, удерживают поселение на заветренной террасе, наводят мосты в нужной излучине, делят год на понятные этапы, связывают разрозненные стоянки обменами и прото-торговлей.

На стороне фоморов же — суммарное давление процессов, делающих среду немой и неподвижной. Они при этом рассматриваются как «изнаночная» причина той совокупности климатических и средовых факторов, которая «связывает» Поток жизни: охлаждение, аридизация, стужа ветров, пылевое загрязнение атмосферы, укороченные вегетационные периоды, резкая межгодовая изменчивость. Атаки фоморов соответствуют этапам максимума холода и пыли; удары в ответ людей — огонь, одежда, мобильность, маршрутизация, обмен, плотная память. В таком поле победителем оказывается не тот, кто громче призывает имена богов и сил, а тот, кто воспроизводит практические рабочие решения. Роль фейри в этот период — лишь точечная: они иногда помогали людям находить безопасные переходы, подсказывали места с устойчивым микроклиматом (террасы, продуваемые гряды, южные склоны) и удерживали – от переселения в неблагоприятные области. В таком взаимодействии складывается новая иерархия взаимоотношений двух человечеств: субъектом повседневного выживания становится человеческая группа, фейри выступают как хранители порога и равновесия, а «архонтные» влияния впервые находят в человеческой практичной, пошаговой воле (времени, разбитом на операции) удобный канал для будущей фиксации.

С формальной точки зрения, «Битва при Лифе» включала три фазы:

— Фаза I, ~26,5–24 тыс. л. н.: Вторжение фоморов, быстрый выход климата на температурные минимумы, нарастание пылевой нагрузки; периферийные ареалы обитания разрушаются, начинается системное переселение человеческих сообществ в «убежища» — области с более благоприятными условиями.

— Фаза II, ~24–21 тыс. л. н.: Фоморы одерживают временную победу, происходит стабилизация «ледового фронта», формирование длинных сезонных маршрутов охоты и обмена; дифференциация региональных технокомплексов.

— Фаза III, ~21–19 тыс. л. н.: Люди вырабатывают свои стратегии выживания и противостояния, перемещают потоки энергии в свою пользу. Появляются первые признаки отступления фоморов, лишенных энергетической подпитки: локальные периоды оттепелей, наращивание плотности человеческих стоянок на границах «убежищ»; люди начинают готовиться к дальнейшему распространению и следуют за «отступающим льдом».

В целом, «Битва при Лифе» — это ключевой эпизод ранней палеоистории человечества перед потопными событиями. Дегляциация после ~19 тыс. лет назад запускает подъём уровня моря, перестройку речных систем и известные из преданий истории «затопленных полей» и «пропавших берегов», которые в «Хрониках» известны как следующее большое мифоисторическое событие — Битва при Куил Каихире. К исходу «периода Лифе» люди доказали свою способность удерживать организацию своих сообществ, а фейри окончательно закрепили за собой роль регуляторов порога, отказываясь от прямого управления «на поверхности». Таким образом, «Битва при Лифе» выступает как первая большая «встряска» Шестой эпохи: проверка жизнеспособности и изменение направленности формирования человеческих сообществ в условиях минимального природного благоприятствования.

Именно в этих условиях люди вырабатывают свои стратегии надёжности и ремонтируемости как базовые нормы: они делают вещи не просто «чтобы работало», а чтобы выдерживало холод, ветер и износ, быстро чинилось в поле и имело взаимозаменяемые узлы. Отсюда — явная тенденция к модульности и ремонтопригодности: композитные древки и гарпуны с легко сменяемыми наконечниками, миниатюрные вставки-микролиты (резцы/вкладыши) для быстрых полевых замен, стандартизованные формы пластин и кромок, клейкие составы с воспроизводимыми пропорциями и «температурным окном» отверждения, прошивка одежды иглами с ушком по устойчивым выкройкам, ветрозащитные экраны и планировки стоянок, ориентированные по розе ветров. Это и создает предпосылки инженерного цикла. Параллельно идёт переход к управляемому огню как технологической системе: костяное топливо и жирные лампы продлевают «рабочий день», обжиг/подогрев заготовок повышает качество сколов, а сжигание угля даёт стабильный жар. Именно так закладывается матрица «алгоритм — инструмент — контроль», так важная для дальнейшего развития человечества.

Кроме того, уроки выживания в «Битве при Лифе» устанавливают учёт и логистику как характерные формы человеческого мышления: дальние переносы кремня и морских раковин на сотни километров требуют расписаний встреч, норм расхода и «страховых» запасов; на стоянках распространяются мнемонические носители — зарубки, узелковые и меточные системы; сезоны делятся на периоды переходов и заготовок с их привязкой к фазам Луны/солнцестояниям; обменные коридоры между отдельными стоянками работают по правилам взаимных обязательств. Так выстраивается устойчивая практика памяти и стандартов, которая позднее просто масштабируется: те же процедуры становятся основой складирования, планового труда, календарей посевов, счета и инвентаризации.

Соответственно, «Битва при Лифе» создает две опоры техногенной цивилизации — инженерную надёжность (ремонт, модуль, испытание) и протокольный учёт (стандарт, расписание, норма) — и делает их повседневной и устойчивой когнитивной привычкой человеческого сознания.

Однако хотя такие изменения и являются удобными для ремонта и планирования, они постепенно ослабляют присущие людям ранее навыки восприятия тонких, нелокальных корреляций,  которые в традиции описываются как «чтение мест» и «слушание Потоков». Внутреннее внимание начинает все больше отбрасывать то, что нельзя сразу измерить или включить в процедуру, то, что не имеет немедленного влияния на биологическое выживание; воображение сужается лишь до тех вариантов, которые помещаются в прагматические шаблоны. Наряду с этим внешняя память (метки, протоколы, расписания) все больше подменяет внутреннюю: атрофируются пространственная и образная «долговременная» память, способность видеть большие объемы смыслов без внешней опоры на «техинвентарь». В результате в человеческом сознании создается устойчивый когнитивный фильтр в пользу физически значимого, измеримого и контролируемого и, как следствие, развивается хроническая «глухота» к неочевидным и «тонким» сигналам среды.

Еще одно следствие для человеческого сознания состоит в его фиксации на «надежности» как общей модели мышления. Там, где любой сбой может оказаться фатальным, разум вырабатывает привычку доверять лишь жестким правилам и стремится минимизировать риски; это, конечно, очень полезно в мороз и ветер, но в более «мирных» условиях превращается во внутренний «архонтный» режим функционирования: повышенную тревожность и потребность в контроле, недоверие к двусмысленности, нетерпимость к открытым ситуациям, где смысл и польза не видны сразу, а лишь постепенно рождаются в процессе. В результате сознание теряет часть своей глубины: способности удерживать многослойность, комфортно себя чувствовать в неопределённости, входить в резонанс с местами и событиями. Именно этот сдвиг, возникший как «направленная» адаптация к фоморскому льду, и подталкивает последующий техногенный путь развития человечества; он эффективен для плотных процессов, но по самой своей структуре разводит человека с фейрийским, тонким и потоковым, восприятием мира, ослабляя опыт соприсутствия двух Человечеств и обедняя набор доступных людям форм и состояний сознания и все больше загоняя человечество в путы гемармена.