Что потерял мир с уходом фейри?

Великий Исход фейри был событием макрокосмическим, изменившим сам принцип функционирования границы между мирами. До тех пор, пока на Земле,  рядом с человеком, оставались существа пороговой природы, сам Порог также оставался местом активного функционирования, складкой на ткани реальности, формой сопряжения и интеграции. Его можно было уважать, умилостивлять, обходить, менять, охранять; можно было ошибиться — и быть остановленным теми, кто знает задачи и стоимости переходов. Когда же к XI веку Исход завершился и Порог остался фактически «без присмотра», оберегаемый лишь абстрактной силой Стражей, граница перестала быть тонко-регулируемой. Она  «огрубела», потемнела, стала менее «разумной» и более механической.

И с этого времени человеческая история — особенно европейская — входит в длинную полосу, где место живых хранителей занимают суррогаты: институты вместо традиции, регламент вместо естественного соотношения, технология вместо мастерства, одномерные тексты вместо глубинной логосности, страх вместо знания. Мир словно лишился тех, кто умел удерживать в нем тонкость и поэтичность.

Первым и самым очевидным следствием Исхода стала окончательная и бесповоротная техногенизация цивилизации и все нарастающее потребительское отношение к природе. Пока фейри были рядом, природа для человека оставалась не только ресурсом, но и субъектом: лес имел собственную волю, каждый камень обладал памятью, каждый ручей имел свой характер.

Такая диспозиция сил проявлялась в признании того, что мир не принадлежит людям полностью, что в нем есть старшие и младшие, есть хозяева и гости, есть места, куда следует входить как в храм, а не как на склад.

Однако исход лишил человечество этого постоянного настойчивого напоминания. И тогда железо, которое раньше было просто материалом для инструментов — плуга, меча, гвоздя, — стало орудием насилия. Автоматизм, алгоритмизация, холодный расчет стал все больше превалировать в отношениях между людьми и к природе. Можно сказать, что люди стали жить внутри железа, внутри механизма, внутри непрерывного «производства», а природа в таком положении неизбежно превращается в сырье.

С уходом Волшебного народа исчез противовес: пороговая культура уступила место культуре прямой линии. Лес перестал быть волшебным царством, полным сил и существ, и стал квадратом на карте, местом охоты и дровозаготовки. Река перестала быть дворцом нимф и русалок, и стала лишь гидроресурсом. Земля перестала быть общим телом общины, и стала объектом частной собственности, отчуждаемым и продаваемым. Пороговые пространства — пустоши, опушки, глухие тропы, начали исчезать не только физически, но и юридически: миру больше были не нужны «серые зоны», ему требовалось лишь контролируемое «внутри» и «снаружи», четкая граница владений, ясная схема использования. Так настала эпоха ограждения мира, вселенной, где все именуется, учитывается, измеряется, присваивается; а то, что не вписывается, объявляется либо диким, либо пустым, либо опасным.

Второе следствие — расцвет колдовства. Парадоксальным образом, чем меньше становится настоящей Магии, тем больше появляется ее имитаций. Мы уже говорили, что с глубокой точки зрения, Магия — это не набор «техник» и не свод эффектов; это – глубокая вовлеченность в мироздание, участие в живой структуре мира, способность входить во взаимодействие с тем, что старше,  глубже и масштабнее тебя, и выходить из нее не разрушенным, а измененным, превзошедшим самого себя. И для такого отношения, конечно, нужна пороговая ответственность, необходимо знание меры, нужен глаз, который различает, где дверь, а где пасть.

Когда же носители живой Магии уходят, остаются лишь практики без контекста и символы без опоры. Тогда и начинается «ведьмовство», поначалу — как социальная необходимость: людям все равно нужно лечить, рожать, хоронить, защититься от ночного ужаса, от дурного глаза, от болезней скота, от тревог и неврозов. И тогда начинают цениться те, кто умеет хоть как-то работать с «тонким миром» — травницы, знахарки, заклинатели, мастера «темных сил». Такой всплеск мог бы стать основой новой традиции, если бы рядом оставались те, кто способен удерживать Порог. Однако без присмотра за границей такие практики очень легко попадают под власть темных сил», просто потому, что Порог деградировал, а хищники – все так же ненасытны. Там, где прежде стояли живые стражи, теперь все чаще охотятся сущности иного рода: демоны, элементарии, утукку — все те, кто пользуется «бесконтрольным доступом» и получает от него выгоду. В такой обстановке колдовство идет по очень тонкой грани: оно и помогает, и втягивает; оно и лечит, и заражает; оно и защищает, и открывает двери тем, кому проход не должен быть доступен.

Поэтому вслед за расцветом народной магии неизбежно приходит и истерия охоты на ведьм: общество чувствует, что «внизу» происходят опасные контакты, и вместо их изучения и обуздания выбирает страх, вместо различения — обвинение. Так страх становится новым обрядом, а казнь — суррогатом изгнания нечисти. Так мир, потеряв подлинных хранителей Порога, пытается защищаться своими привычными средствами — грубой силой — но этим лишь усугубляет разрыв между Силой и Мудростью.

Третье следствие — эпидемии, и шире: вторжение некроэнергий в ткань мира. Недаром в преданиях эпидемии чумы известны как «Слуа Марб», «Сеча Мертвецов»: лавинообразное нарастание смертности, когда мир словно внезапно вспоминает о своей уязвимости. Другими словами, чума XIV века — это следствие того, что Порог пропускает не то, что должен, и не так, как должен. Некро-поля усиливаются, тени становятся дерзкими, посмертные отпечатки не рассасываются, а накапливаются, и смертность начинает сама порождать новую смертность. Позже эта тенденция повторяется в новых формах: «испанка», СПИД, другие пандемические волны — это явления глобального мира, где границы стерты политикой, дорогами и торговлей.

И здесь проявляется важная связь: как только Порог остается без должного присмотра, как любая «разгерметизация» человеческого мира — будь то расширение маршрутов, смешение народов, ускорение коммуникаций — становится метафизическим усилителем деструктивных вмешательств. Мир превращается в единую магистраль, по которой ходят не только корабли и поезда, но и тени, и страхи, и болезни, и эпидемии одержимости. Там, где раньше энергоструктуры поддерживались локально и «переваривалось» местными духами и местным порядком, теперь не только жизнь, но и смерть течет без контроля и регуляции.

Таким образом, можно сказать, что Исход фейри запустил один большой метаисторический процесс — линеаризацию и регламентацию реальности. Мир перешел от календаря — к расписанию, от цикла времени — к «цифровой» стрелке. Время перестало быть событием и становится измерением. Оно выносится наружу — в часы на башне, в таблицы, в графики и дедлайны.

Там, где время становится внешним и одинаковым для всех, пороговая структуризация начинает мешать: всплески спонтанности, непредсказуемости становятся угрозой системе.

Поэтому система наращивает давление и структуризацию. Все, что свободно течет, летит, горит — провозглашается «неэффективным». Все, что подразумевает внутренний контроль, заменяется внешним нормированием. Все то, что держалось на доверии и памяти рода, племени, общины — заменяется на «безликие» контракты, договоры, скрепленные не личными обязательствами, а «внешней» печатью. И особенно важным был этап, когда само слово стало товаром: печатные тексты рождают культуру «обезличенного логоса», хотя одновременно дают и взрыв знаний, и открывают путь к гримуарам, к «рецептам» обретения силы без посвящения.

Позднее в этом же русле возникает и научная революция: природа окончательно описывается как механизм, поддающийся измерению, разборке и сборке. И на этом языке становится уже просто невозможным говорить с лесом как с духовной сущностью, можно только считать его кубометрами. И это – прямое следствие того, что в мире больше нет тех, кто удерживал тонкость и позволял определенности не угнетать жизненность.

В социальной сфере также происходят изменения: на смену родовому или феодальному строю приходит централизованное государство как главный социальный инструмент. И государство осуществляет то, что всегда и делала структура, не регулируемая живыми хранителями: пытается монополизировать реальность. Оно присваивает себе эксклюзивное право решать, какие культы допустимы, какие праздники законны, какие речи правильны, а какие знания опасны. Оно уничтожает местные обычаи, древние «договоры с ландшафтом», которые раньше защищали людей от прямого вторжения темных сил.

Однако  чем сильнее государство и чем рациональнее его структура, его логика — тем больше оно нуждается в страхе как инструменте управления, поскольку страх — это универсальная эмоциональная «валюта», которую легко конвертировать в покорность.

Так начинается выстраивание систем подавления нового типа, сценариев, где свобода стоит слишком дорого, где любой выход «наверх» требует непомерного усилия, а пассивное скольжение по наклонной плоскости кажется единственно разумным. И тогда Порог, Порталы и переходы оказываются редкой аномалией: вспышкой свободы, бегством из «матрицы», которая обесценивается, объявляется сном или патологией. Его больше не понимают, его больше не хранят и не поддерживают, его боятся или отрицают — и этим отдают энергию тем, кто обитает во тьме.

Наконец, индустриализация доводит эту историческую тенденцию до максимума. Железо становится повсеместным, звуковой, световой и пылевой шум становится постоянным фоном, высокие скорости становятся нормой, человек перестает слышать даже собственное дыхание, не то, что прислушиваться к журчанию ручьев или шелесту листвы. Там, где некогда между человеком и миром оставались «мягкие прослойки» — сезонные обряды, жертвоприношения, мистерии — теперь непрерывно и оглушительно гудят машины. И в настоящее время эти машинные структуры достраиваются цифровой реальностью, мир превращается в интерфейс, внимание — в добываемый ресурс, а психика — в поле непрерывного раздражения. Это – закономерный результат процесса, начатого Исходом: когда Порог остался без присмотра, люди стали учиться жить так, словно никакой границы и нет, нет глубины, а есть лишь поверхность. Однако эта поверхность не нейтральна, на ней легче паразитировать тем, кто питается рассеянной, «размазанной» энергией.

Вот почему Великий Исход – это не просто «конец сказки»; это — коренной переход от мира, где граница была живой и обитаемой, к миру, где граница стала лишь техническим швом и зоной риска. Техногенизация, колдовство и эпидемии — прямые следствия, за которыми следуют исчезновение культуры доверия и развитие культуры контроля; исчезновение диалога с ландшафтом и создание собственности на него; исчезновение живой преемственности и вторжение тех, кто рад любой бесхозной двери.

Соответственно, сегодня для мага основная задача — заново выстроить в самом себе то, что когда-то поддерживалось присутствием пороговых существ: внутреннюю поэзию, дисциплину внимания, уважение к границе, способность различать силы и пределы, и умение жить так, чтобы мир снова становился пластичным, текучим там, где он «отвердел».