Современная эпоха не только перераспределила токи энергии, вызванные хищниками разной природы, она поменяла и соотношение между «однородными» хищниками, переставив акценты в человеческой психике.

Это заметно во всех группах дестракторов, но особенно серьезные перестановки произошли в свите Белиаля. Действительно, именно дестрактор гнева, отталкивания, серьезно сместил свои векторы, и характерная для человека межгрупповая агрессия   все больше уступает место общей нетерпимости и «фоновой» ненависти.

В свите Короля гнева представлены как демоны, которые выжигают психику до «голой земли», так и те, кто «вцепляется зубами» в границы «я», замораживая любое движение вокруг. Среди первых — Флаурос, огненный леопард неукротимого разрушения. Второй же — Гласиа-Лаболас (Каасимолар), сторожевой пёс сознания, чья садистская жестокость прикрыта риторикой «самосохранения» и «справедливости».

В до-цифровые века чаще собирал свои урожаи первый: грубая сила, кровь, прямые нападения часто были как инициаторами конфликтов, так и средством их разрешения. В современной же сетевой среде все чаще берёт верх второй: «освящённая» травля, публичные остракизмы, тонкие виды психического насилия и издевательств — всё то, где боль наносится для охраны образа и самоутверждения.

Гласиа-Лаболас — двадцать пятый дух «Лемегетона», «могучий Правитель и Граф», являющийся вызывателям в образе пса с крыльями грифона; он «мгновенно обучает наукам и искусствам», «виновник кровопролития и человекоубийства», «наставляет о прошедшем и грядущем», «делает невидимым» и «вызывает любовь» — набор способностей, которые, как мы увидим, лишь маскируют его подлинную функцию: обойти сопротивление среды и совести во имя взращивания самолюбования ценой подавления и разрушения других. В «Великом гримуаре» его даже рисуют как «сержанта», «восседающего на Флауросе или Набериусе» — то есть опирающегося одновременно на пылающий огонь разрушения и на схоластическое самоутверждение.

Правитель Самоутверждения — это Привратник Врат Оппозиции — первого проявления чувства «я против», где незрелое стремление к независимости срывается в паническое самосохранение и истеричное сопротивление любым изменениям, воспринимаемым как угроза самости. Суть дестрактра —искажение  охраны  собственных границ, доведенной до разрушительности как для самого сознания, так для окружения. Поэтому образ пса-сторожа здесь буквальное выражение действия «вцепиться зубами» и держать любой ценой, — вплоть до кровопролития. 

Именно так «наука и искусства», «знание прошлого и будущего», «любовь друзей и врагов» — все «дары» демона — оказываются лишь инструментами обхода несогласия, мимикрии агрессии под «благо», чтобы нейтрализовать сопротивление и утвердить контроль.

Среди энергетических свойств Гласиа-Лаболаса явно заметны Меркурий и Солнце (риторика и воля), усиленные огненной стрелой Стрельца: напористость и целеустремлённость в сфере желаний. Однако основное ядро его влияния холодно, в нем бушует не разверзшийся пожар, а именно «заморозка» потока — удержание, фиксация, запрещение перемен.

Именно в этом состоит коренное различие с Флауросом. Леопард — «демон отталкивания ради отталкивания», чья ярость — это выплеск искажённой жизненности: лесные пожары, зной пустыни, плазма реактора — состояние «вышедшего из берегов» сознания, склонного к аффективным вспышкам и выгоранию жертвы; он правдив «в треугольнике», но вне ритуального пространства лжёт и обманывает, потому должен быть «введён в треугольник» или разрушит самого вызывателя.

Пес же не выжигает — он кусает и держит. Его жестокость — не жаркая, а «освящённая», он — проявление Аластора, палача нравственного порядка, чья боль оправдана «безопасностью» и «справедливостью».  

Энергия Каасимолара — это не огонь, а риторически вооружённый страх. Он опирается на Набериуса — «конферансье» самоутверждения, для которого форма важнее смысла, а «быть услышанным» — подменяет «сделать».

Так и выстраивается характерная для Каасимолара связь самолюбования и жестокости: «я» защищается не реальным действием, а публичным наказанием «нарушителя»; боль другого становится подтверждением «правоты» носителя этой матрицы. В переполненном вагоне метро это — толчок «в ответ», который часто оказывается не восстановлением равновесия, а намеренным причинением боли. В сетевых травлях это — «правила сообщества» против духа справедливости, исполнительное рвение «ради безопасности», которое на деле является главным противником этой самой безопасности.

Астрологически Гласиа-Лаболас находится в тринадцатом декане Льва; это — «рвущаяся наружу внутренняя активность», переход от существования «в себе» — к проявленности.

Если Флаурос — это «жизненность без меры», вывернувшаяся в ярость (искажение Гения Махаиэля, «Всеоживляющего Бога»), то Гласиа-Лаболас — это «самосохранение без доверия», вывернувшееся в жестокость. У первого цель — выжечь, у второго — заморозить. И в этом – одна из причин широкого распространения матрицы Каасимолара: он находит отклик в другой «замораживающей» сознание силе современности – Архонтном влиянии.

В современной цифровой среде репутация важнее силы, а потому там, где «ошибка» переживается как «конец», естественно вырастает параноидная логика «опережающих укусов» — «лучшая защита — нападение». Влияние Набериуса при этом создает обоснование «риторики ненависти», Лерайе мобилизует «комиссаров», а Гласиа-Лаболас легитимирует укусы «заботой о безопасности». В кризисах им часто помогает еще и Вуал — демон ложной близости, цементирующий стаю («мы вместе») и легитимирующий исключения.

Так подкрепляются буллинг и кэнселинг — орудия сохранения образа и заморозки изменений. И эта «этика палача» неизбежно подменяет действие – говорением: человек «всё меньше готов слышать, всё больше стремится говорить», а его речь наполняется описаниями своей силы. 

В доцифровые века агрессия чаще была «горячей» и прямолинейной: Флаурос выходил из берегов, выжигал поле, обнулял — и потому был заметен, поддавался локализации и контролю.

В настоящее время решающим ресурсом становится не физическое принуждение, а доступ и репутация. Все чаще нападением становится не прямой удар, а исключение, заморозка изменений ради сохранения образа.

В таком режиме зумеры — дети паноптикума — становятся «жестче внутри» и «мягче снаружи»: внешних драк становится меньше, но внутренняя жестокость и готовность к «морально оправданной» расправе выше.

Конечно, Флаурос никуда не исчез. Уличная ярость, рукоприкладство, разрушительное «обнуление» — стихия Огненного леопарда. Однако современная среда системно возбуждает первую вспышку «я против» — Врата Оппозиции — и сразу переводит её в риторику «общего блага». Внутри психики, охваченной влиянием Каасимолара, самолюбование и жестокость сливаются: образ «я» поддерживается через причинённую боль.

Самолюбование рождается из подмены индивидуальности — противопоставлением. Пока «я» поддерживается именно через противопоставление «я/не-я», сознание ограничено и потому обречено страдать, а значит — оно нуждается в постоянных подтверждениях собственной значимости, в том, чтобы «быть замеченным». И когда стремление «оставить след» становится важнее присутствия и дела, слияние самолюбования и жестокости неизбежна: причинённая боль — это резкий, хорошо ощутимый след, быстрое подтверждение собственной «весомости». «Наказание» другого, особенно – публичное, подтверждает «мою значимость», «мою правоту», «мою неприкосновенность», и, главное, спасает от страха быть обесцененным, не-поощряемым, не-восхваляемым. При этом страх недооцененности трактуется как угроза самому существованию «я», поэтому агрессия переживается не как выбор, а как обязанность.

Таким образом, матрица Гласиа-Лаболаса держится на двух опорах. Первая — потребность в поддержке, «цепи», которая придаёт сторожевому псу уверенность: сигилла Каасимолара изображает боевую колесницу/слона; его агрессии нужна опора — как физическая цепь нужна «служащему» псу. В психике это проявляется как подкрепление от внешнего внимания, без которого «охранительный» гнев угасает. Это так же, как с агрессией пса – стоит открыть ворота или снять цепь, и он успокаивается. Вторая — подпитка от «демонов красноречия» и «гламура»: общество, выстроенное на масках и демонстративности, закономерно поощряет формы, где форма речи первична, а смысл и присутствие — вторичны; в такой среде причинённая боль легко объявляется этической процедурой и «служебным долгом».

Признаки активности матрицы Гласиа-Лаболаса в психике — «холодный»  садизм: 1) вред наносится под видом заботы («ради безопасности мы исключим тебя»); 2) любое новшество интерпретируется как угроза всему, отсюда — опережающий удар; 3) коллективная безадресность («так решило комьюнити»), в которой никто не берёт персональную ответственность; 4) риторическая гипертрофия при дефиците фактов: поток слов вместо дела, внешность вместо смысла; 5) стремление к «санкциям», лишающим голоса и доступа, замораживающим перемены.

Для того, чтобы противостоять влиянию Каасимолара, требуется четкое различение «охраны центра» от «охраны образа». Центр сознания — это то, что удерживается без насилия, без отталкивания, через внутреннее присутствие; образ же — это то, что всегда требует защиты и защитников. Без такой внутренней проверки любая попытка «наведения порядка» становится кормом Гласиа-Лаболаса. Также важен акцент на действиях: «меньше эмоционально окрашенных слов — больше фактов» как способ отрыва подкрепляющего влияния Набериуса. Важную роль может сыграть и возвращение кодекса чести: не бить в спину, говорить адресно, различать вину и ответственность.