Батин и жреческое сословие

Как только человек входит в какой-то «закрытый круг» — становится монахом, священником, членом Ордена и так далее — как у него возникает навязчивое желание «прятать» и «оберегать» полученные «доступ» к силе, божественному, мудрости, «встроиться» между Высшим и дольним. На деле — это очень часто не стремление действительно защитить сакральное — от профанов, а желание присвоить «бога», стать его «эксклюзивным распорядителем», решающим, кто «достоин спасения», одна из форм дестрактора обладания, инспирируемого Королем алчности – Асмодеем.

Это проявление искаженной силы притяжения, ведущее к «присвоению духовности» и, фактически, препятствованию расширению восходящего тока сознания, известно под именем Премудрого Батина – демона тайных обществ и жреческих сословий.

Имя демона связано с самим понятием «тайного знания»:  в мусульманском богословии так называли «внутренний», скрытый смысл Писания, в отличие от внешнего, буквального уровня (захира). Со временем этот термин превратился из понятия герменевтики в собственное имя гоэтического Привратника, олицетворяющего ту тень, которая почти неминуемо возникает там, где есть различие между «захиром» и «батином», между открытым и сокровенным.

До тех пор, пока это различие служит углублению понимания и расширению сознания, ничего деструктивного в нем нет. Человеческое сознание действительно жаждет тайны: люди хотят не только знать тексты и идеи, но и понимать, что стоит за ними, не только выполнять ритуалы, но переживать их внутренний смысл.

В таком виде это стремление олицетворяет солнечный Гений Калиэль, «Бог скорослышащий», открывающий ищущему ту «тайну Господню, которая открывается боящимся Его», то есть — сила прямого инсайта, вспышка понимания, не сводимая ни к букве текстов, ни к чужим авторитетам.

Однако тогда, когда переживание причастности к тайне оказывается не двигателем развития, не стремлением «проводить Свет», а основанием для чувства превосходства, в сознании активируется матрица Батина.

Этот дестрактор проявляется как стремление отождествить идею глубины – с собой, превращает ее в собственность. Стремление видеть корни бытия, жить у источников смыслов, под влиянием Батина превращается в «искусственную глубину» (ванну — Bath): уютное собственное пространство, где сознание бессменно любуется собственной «мудростью», «озарениями» и ревностно препятствует их выходу во внешний мир.

В каббалистической интерпретации это состояние описывается как בעט – пребывание «в своей голове», в круговороте внутренних ассоциаций, уюта и самоуспокоения. Задача же пути – превратить эту ванну в сосуд, כלי: сохранить способность к переживанию глубины, но сделать ее вместилищем для сострадания, а не поводом для самодовольства. Другими словами, энергия Батина требует трансформации от «теплой замкнутости в себе» — в форму участия в мире, где глубина проверяется плодами, а не вызванным ею чувством комфорта.

Батин – это также демон надуманной и эгоцентрированной закономерности: он провоцирует сознание «видеть знаки» везде и всюду, возводить случайные совпадения и детские фантазии в ранг «тайной доктрины», что лишь подкрепляет чувство избранности и самодовольства. Придуманные связи кажутся ему надежнее реальности: вымышленные «махатмы», «вознесенные учителя», «древние ордена» и «изначальные традиции» оказываются куда удобнее живого контакта, потому что не требуют проверки, не спорят, не разочаровывают. Так сбой восприятия – апофения – возводится в ранг источника «мудрости» и начинает подкреплять дестрактор, рассеивающий огромные объемы энергии как самого носителя, так и тех, кто ему поверил.

Сигилла Батина хорошо иллюстрирует его природу. В одном из ее прочтений можно увидеть глашатая с трубой и знамя, развевающееся за спиной — образ того, кто не просто «ведает тайное», но обязан его провозгласить, навязать, сделать предметом всеобщей веры. В другом – угадываются контуры крылатых быков-шеду, охранявших входы в ассирийские храмы: стражи порогов, оберегающие сакральное от «чужих». Оба образа суммируются в одной функции: Батин – это не только наслаждение собственной «избранностью», это еще и потребность превратить эту избранность в «желанный товар» для других, выстроить вокруг себя учение, школу, орден, где именно он будет распорядителем доступа. Священник, монах, посвященный, попавший во власть Премудрого Герцога, стремится выстроить «самый красивый» храм, монастырь, ложу, но при этом – закрыть в него двери, чтобы вызывать зависть «непосвященных» и тем самым – увеличить собственную значимость.

Не случайно Лемегетон говорит о нем как о правителе, знающем свойства трав и камней и способном мгновенно переносить людей «из одной страны в другую». На уровне психики это означает два важнейших его инструмента. Во-первых, он действительно имеет доступ к некоторым скрытым закономерностям мира – понимает, как что-то работает, но эта частичная правда выступает лишь топливом для гордыни: «поскольку я знаю то, чего другие не понимают, я гораздо выше них». Во-вторых, он провоцирует сознание безответственно перескакивать между уровнями, объявлять равными то, что нельзя сравнивать: физическое и духовное, личное чувство и абсолютный закон, свой инсайт и «волю Бога». Там, где все уравнено, любое собственное переживание может быть объявлено откровением, а любое несогласие с ним – невежеством или ересью. Это и есть предельная форма апофении, когда «все связано со всем», но эти связи выстроены не согласно реальным тяготениям, а лишь потребностью «подвести мир» под уже готовую идею.

Эта матрица могла бы остаться частной проблемой эзотериков с разыгравшимся воображением, если бы не инспирации Асмодея: человеку, живущему под влиянием Батина, мало наслаждаться собственной «тайной глубиной», ему обязательно нужны свидетели. Внутреннего опьянения избранностью недостаточно – нужна паства, ученики или хотя бы зрители, круг тех, кто признает его «особый статус». В этом смысле Батин выполняет свою главную социальную функцию: он строит жреческое сословие.

Любой закрытый круг – монастырь, священство, Орден – по определению отделен от мира. Чтобы войти в него, человек всегда приносит жертву: отказывается от части внешних возможностей, личной жизни, состоятельной карьеры или семейного будущего. Эта жертва зачастую искренна: за ней стоит подлинное стремление к развитию, к смыслу, к служению. Однако чем выше «стоимость» входа, тем болезненнее затем признать, что «снаружи» люди могут иметь не менее живой контакт с Божественным. Если любой мирянин способен молиться, созерцать, любить и прозревать не хуже, чем монах, если любой человек в миру может услышать Бога так же глубоко, как посвященный – жреческая жертва рискует показаться избыточной.

Чтобы не сталкиваться с этим внутренним вопросом, психика почти автоматически выстраивает защитную конструкцию: поскольку я «внутри», значит, у тут есть нечто такое, чего «вовне» нет и быть не может. Особая благодать, посвящение, «истинная традиция», правильная линия преемственности, верное толкование. Так и рождается Батин как дестрактор: живое чувство призвания подменяется идеей эксклюзивного доступа. Чувство, что «я по своей воле оставил многое ради поиска Бога», подменяется на идею, что «Бог может быть доступен, по-настоящему, только здесь, через меня».

В таком виде забота о сакральном превращается в стремление «охраны святыни от профанов». Слова по-прежнему выглядят благочестивыми, они гласят о «хрупкости» таинства, о необходимости «оберегать тайну», о том, что «нельзя метать жемчуг перед свиньями». И все это, конечно, так и есть, но лишь до тех пор, пока «привратник» не превращается в «стража», пока он не присваивает себе право пропуска к Духу, пока не забывает, что он – лишь служитель, а не распорядитель. К сожалению, довольно быстро страх становится не боязнью профанации тайн, а опасением за собственное положение: если признать, что святое может действовать и вне «стен монастыря», что благодать не привязана жестко к санам и посвящениям, что пропуск в Богу (Будде, Духу, Силе) выдает лишь собственное сознание искателя, роль жреца перестает быть монополией. Тогда служение остается, но привилегия исчезает.

Именно так Батин вырастает из «частного» демона эзотериков в «изнанку» жреческого сословия. Жрец, монах, член Ордена, инфицированный этой матрицей, перестает быть свидетелем и проводником и становится распорядителем: он не просто служит у Врат, но объявляет себя их владельцем. Доступ к Силе превращается в услугу, спасение – в дефицитный ресурс, распределяемый «по усмотрению» тех, кто стоит у алтаря.

Именно так, Батин, будучи формой или младшей маской Короля обладания, распространяет его принцип на отношения «человек – Сила». Тогда, как Асмодей превращает партнера в объект владения, Батин превращает в объект владения самого Бога. Это проявляется во множестве небольших искажений сознания, которые внешне выглядят как благочестие, но по сути являются попыткой монополизировать право на священное. Церковь, монастырь, Орден, школа, учитель, традиция – все это в норме должно быть средой, в которой человек научается превосходить сам себя. Однако под влиянием Батина естественная граница становится возведенным забором, а принадлежность к «внутреннему кругу» – способом «исключения». Всевышний Бог оказывается «нашим Богом», Будда – «нашим Буддой», принадлежность к группе – единственным гарантом «правильного» контакта, а те, кто снаружи, автоматически обесцениваются как «несведущие», «недозрелые», «обманутые».

Так матрица Асмодея закрепляется в духовной сфере: «за то, что мы даем вам спасение, вы должны платить послушанием, верностью, ресурсами». Брак человека с Богом подменяется браком человека с институтом, а институт уже от своего имени решает, «достоин ли» кто-то идти дальше. И именно Батин считает себя вправе решать за других, кому что «по силам», кому что «нельзя», кто к чему «готов».

Внутри закрытых духовных структур такое представление быстро становится нормой. Батин заботливо подсовывает объяснения: «мы не присваиваем Силу, мы лишь «оберегаем» ее от тех, кто «не поймет»; мы не закрываем дорогу, мы «бережем» души от опасного опыта; мы не зависим от признания паствы, мы «придаем им ответственность за спасение».

Однако если пройти за эти словесные оболочки, остается честно признать, что очень часто Бог превращен в ресурс, за которым закреплена конкретная корпорация, другими словами, в свиту Асмодея – желания обладать – неизбежно входит Батин – желание объявить свое владение единственно легитимным.

Носители матрицы Батина фактически инвертируют свою изначальную задачу: вместо проводников к Силе, помогающих новичку пройти безопасно, они превращаются в блокаторов Пути, они не просто не ведут к силе и просветлению, а закрывают (или усложняют) к ним доступ. И хотя формально они «служат» пути, благодати, традиции, по сути они узурпируют место Врат — так, что ищущий сталкивается не с живым Источником, а с системой фильтров, проверок и допусков. Там, где жрец, монах, посвященный должен бы стать мистагогом, носитель Батина становится высокомерной преградой. Он – не образец для подражания, а скорее, напротив – пример того, каким не должен быть настоящий Путник. Мысль о том, что «если я буду практиковать эту систему, то превращусь в такого же самодовольного индюка», является отпугивающей и становится серьезным препятствием для искреннего искателя. И присутствие такого «жреца» не просто не облегчает путь, оно удлиняет его, превращая дорогу к Силе в лабиринт, выстроенный вокруг чужой потребности в значимости.

При этом эта же матрица легко активируется и внутри самого ищущего. В какой-то момент появляется внутренний «маленький жрец», который решает, какие движения души «допустимы», а какие «нечисты», какие мысли разрешено думать, а какие нужно объявить «помыслами врага». Это не совесть, не даймон и не трезвое различение, это — внутренний надзиратель, который всегда стоит выше и никогда не отвечает. Однако подлинная духовность предполагает риск: риск ошибиться, пересмотреть прежний опыт, признать иллюзии. Батин же нивелирует этот риск. Он рождается внутренний запрет на проверку собственных «откровений» плодами жизни. Человек начинает прятать свои переживания не от «профанов», а от самой реальности, которая могла бы показать, что половина «тайн», на которых построена его идентичность, – всего лишь апофения, подогретая тщеславием.

Соответственно, противостояние Батину начинается со стремления выйти из теплой ванны искусственной глубины, и стать действительным сосудом, в котором глубина соразмерна миру. Единственный надежный критерий, позволяющий отличить подлинное углубление от влияния Премудрого Герцога, провозглашен еще в Евангелии: «по плодам их узнаете их». Не по количеству уровней интерпретации, не по числу посвящений и не по «великим откровениям», а по тому, что происходит с жизнью – своей и чужой. Там, где от «тайн» становится теснее, страшнее, больше зависимости, больше вины и меньше свободы, – активен Батин. Там, где глубина одновременно увеличивает ясность, ответственность, сострадательность и способность любить, – активен Калиэль.

Жреческое сословие, как внешний и внутренний институт, совершенно необходимо и будет существовать до тех пор, пока люди не научатся всецело брать ответственность за собственную духовную жизнь на себя. Однако Асмодей и Батин умеют селиться и в монастырях, и в оргиях, и в научных школах, и в «просветленных» сообществах. А потому следует видеть в любой форме служения не способ обладания, а форму поддержки, не монополию, а вид сострадания, который уместен тогда (и до тех пор), пока ищущий не научится опираться лишь на самого себя.

Батин пробуждается в сознании всякий раз, когда мы получаем доступ к чему-то большему – к знанию, к власти, к доверию других. В этот момент у сознания возникает искушение спрятать, закрепить, сделать это «своей прелестью», объявить себя единственным хранителем Врат. И каждый раз должен вставать вопрос: действительно ли я оберегаю то, что хрупко, – или я прячу то, с чем сам еще не умею обращаться честно? Ответ на него и определяет, кто правит в этом месте: Герцог «скрытых знаний» или само сознание, и не пытаться присвоить то, что по природе своей не может принадлежать никому.